| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
ГЛАВА VII. СПАСЕНИЕ ЧЕРЕЗ ЦЕРКОВЬ
Таким образом, мы постоянно возвращаемся к Церкви, никогда не отделяя мистической реальности от ее видимого существования во времени. Она — и в начале, она — и в завершении, ее созревание и развитие заполняет и все остальное. В свете этого видения веры проясняется религиозная история человечества, ее сложность обретает стройность, и наконец-то начинает рассеиваться противоречие, которое многие склонны были считать неразрешимым: между догматом о всеобщем призыве к спасению и догматом о необходимости Церкви для него.
Проблема «спасения неверных», трагически поставленная перед христианским сознанием благодаря стольким географическим, историческим и археологическим открытиям, которые, будто бы безмерно расширив человеческие горизонты, казалось, умалили при этом дело Христа, постепенно была разрешена подавляющим большинством богословов в подлинно кафолическом смысле. Было отвергнуто и осуждено узкое решение Сен-Сирана, воскликнувшего в каком-то священном энтузиазме: «Ни единой капли благодати не падает на язычников», как и мнение янсенистов, представлявших себе Бога по образу скраденного человечества и боявшихся «унизить дар Божий, расточая его»635. Было отвергнуто как неадекватное то решение, которое было построено на чудесах, чей закон всегда исключительность; можно ли верить, что Бог, противореча промыслу Своему, умножит индивидуальные откровения636? Отвергнута, наконец, и уловка естественного спасения, навеки отсылающего в безбольную скорбь Лимба огромную часть человечества, целиком созданного по образу Божию. Изложенная в XVI веке аббатом Тритемом и архиепископом Клодом Сейсселем, не раз повторявшаяся многими апологетами XVIII и XIX веков в ответ на возражения Жан-Жака Руссо, эта точка зрения слишком противоречила устоявшейся традиции, чтобы иметь шанс восторжествовать над ней637. Не закрывая глаз на невзгоды столь многих «сидящих в сени смертной», мы все же думаем вместе со святым Иринеем, что с самого начала под всеми небесами Сын темнее ли, яснее открывает Отца всему творению, и что «спасение возможно и для тех, кто родились вне Пути»638. Мы веруем вместе со святым Киприаном, святым Иларием и святым Амвросием, что божественное Солнце Правды восходит над всеми и светит всем639. Вместе со святым Иоанном Златоустом мы исповедуем, что благодать разлита повсюду, и свет ее проникает во всякую душу640. Вместе с Оригеном или святым Иеронимом и святым Кириллом Александрийским мы оспариваем утверждение, что кто-либо может родиться без Христа641. Наконец, вместе с блаженным Августином, наиболее суровым из всех Отцов642, мы охотно допускаем, что милосердие Божие никогда не иссякало среди народов643 и что среди самих язычников есть и свои «сокрытые святые»644 и свои пророки645. Несмотря на разнообразие конкретных объяснений, несмотря на ту или иную степень оптимизма или пессимизма, на практике, к которому каждый склонен в зависимости от своего темперамента, своего опыта и своих богословских установок, — всегда единодушно признавалось в согласии с предположениями Отцов и принципами святого Фомы Аквинского, что благодать Христова универсальна и что конкретного пути к спасению — в полном смысле слова — ни одна душа доброй воли не лишена646. Нет человека, нет такого «неверного», для кого было бы исключено обращение к Богу Всевышнему с самого начала разумной жизни647.
Но это решение тотчас приводит к возникновению другой проблемы, характер которой очень важно понять. Христос, по сути, не ограничил Себя принесением Искупительной Жертвы и возвещением вдобавок также и Благой Вести ради утешения некоторых раньше срока. Он принес Закон, основал Общину. Он повелел ученикам Своим распространить и то, и другое среди всех народов. Он провозгласил, что вера в Него и принадлежность к Его Церкви обусловливает спасение. Но если всякий человек, пусть в каких-то особых обстоятельствах, пусть даже и весьма ненадежно, но все же может спастись, то зачем же тогда Церковь? Не сводится ли ее роль в таком случае к обеспечению спасения лучшего или более надежного, коего удостаивается небольшое число избранников? Если же предположить, что присутствие ее необходимо в мире и для того, чтобы отражения благодати, только и сберегаемой в Церкви, сокровенным образом падали и на тех, кто не ведает ее, почему тогда уже двадцать веков звучит этот непрестанно обновляющийся призыв к раздвижению границ ее как к одной из самых неотложных задач? Но и при всех предположениях, как можно настаивать, что Церковь до сих пор остается жизненно необходимой?
Проблема эта становится ничуть не менее острой и при практическом рассмотрении. Если открывается дверь спасения для тех, кого весьма неудачно называют «неверными», не исчезает ли необходимость в принадлежности их к видимой Церкви? В силу чего вменяется им в обязанность войти в нее? Ответ: такая необходимость выпадает на долю лишь того, кто встречает Церковь на своем пути, — такой ответ недостаточен. Ибо еще можно спросить, на чем основывается это позитивное предписание. И здесь недостаточно просто возразить, что различие между «неверным» и католиком с точки зрения условий спасения весьма существенно. Ибо если это различие, в котором никто и не сомневается, — всего лишь различие в большей или меньшей степени, то почему — при достаточности и меньшего — от нас непременно требуют большего? Разумеется, опрометчиво отказываться от условий наиболее благоприятных, и безумно пренебрегать возможностью жить полной жизнью, однако преступлением это не назовешь. Отец Фабер в своей весьма известной работе мог сказать (может быть, и не без некоторого преувеличения), что если бы мы не были ослеплены светом, заливающим нас, то «мнимая темнота язычества» стала бы в наших глазах «светом истинным, который просвещает каждого человека, входящего в мир»648. И потому нет ничего достойней, чем усилия стольких миссионеров, которые, пробуждая в нас человеческую и религиозную симпатию, открывают нам такие элементы истинной религии, которые облагораживают культы даже наиболее отсталых народностей. Но если эти элементы могут находиться повсюду, хотя и в смешанном виде, если эта темнота, по крайней мере, в некоторых случаях столь исполнена света, зачем непременно искать еще и тот свет, который Церковь дарует чадам своим? Если не проявленное христианство достаточно для спасения того, кто не ведает другого, зачем отправляться нам на поиски христианства, себя проявившего? Короче говоря, если всякий человек может быть спасен чем-то анонимно сверхъестественным, то как сумеем мы обосновать долг открытого признания этого сверхъестественного начала при исповедании христианской веры и в повиновении кафолической Церкви?
Чтобы действовать, не жалея сил, Церковь на своем пути, конечно, не нуждается в том, чтобы предварительно ей ответили на все ее вопросы. Достаточно для нее знать, что «она есть по замыслу Божию и учреждению Христа единственно должный путь спасения»649. Достаточно этого и для нашей веры, так же, как для повиновения Викарию Христа нам достаточно веровать без дальнейших розысков в Tu es Petrus (Ты — Петр). Но, как говорит о. Шарль относительно последнего примера: «...повеление, пусть даже и божественное, никогда не бывает конечным смыслом чего-либо... Конечный смысл заповеди — не заповедь, но гармония»650, — и богословская работа по большей части не состояла ли всегда в посильном поиске этой «гармонии»? Ничто не препятствует попыткам оправдать по мере возможного то обоснование веры, из которого исходит миссионерская деятельность Церкви, и в то же время было бы интересно посмотреть, каким образом согласуется с ним и дополнительное, не менее определенное утверждение о возможном спасении «язычников». Не правда ли, такой ценой обеспечивается право на богословское гражданство тому учению о них, которое сегодня, к счастью, возобладало? Ибо не следует давать ни малейшего повода для того упрека, который янсенисты некогда высказывали (чаще всего несправедливо) относительно богословия иезуитов, обвиняя их в том, что своими ложными изречениями о возможности спасения во всех религиях они ведут мир к неверию651.
Однако нельзя ли — по крайней мере, в начатке — найти желаемое объяснение в тех традиционных принципах, о коих пытались напомнить предыдущие главы? Человеческий род един. В силу самой нашей природы и общей судьбы мы суть члены единого тела. И члены его живут жизнью этого тела. Итак, какое же спасение может быть для членов, если — предположив невозможное — само тело не будет спасено? Однако спасение для этого тела, т.е. для человечества, заключается в уподоблении Христу, что возможно лишь в лоне кафолической Церкви. Не является ли она единственной — целостной и облеченной властью — вестницей христианского Откровения? Не благодаря ли ей умножаются в мире евангельские добродетели? Не на нее ли, наконец, возложена миссия осуществить — по мере согласия их — духовное объединение всех людей? Таким образом, Церковь, в качестве невидимого тела Христова, совпадает с окончательным спасением и, как учреждение видимое и пребывающее в истории, являет собой промыслительное средство для такого спасения. «Только в ней восстанавливается и воссоздается род человеческий»652.
И вне христианства человечество несомненно может подняться в некоторых исключительных случаях на какие-то духовные вершины, и наш долг, коим, кстати, мы часто пренебрегаем, исследовать эти вершины, дабы восславить милосердие Бога. Ибо христианская жалость к неверным никогда не рождается из презрения, иной раз истоком ее может быть и восхищение. Однако последняя Высота остается не достигнутой, и есть риск оказаться от нее тем далее, чем выше взберешься на какую-нибудь необычную вершину653. Миссионеры не раз подмечали: нередко труднее, хотя и драгоценней в конечном счете, суметь раскрыть всю полноту Истины для душ, причастных уже какой-то развитой религии, в которых нет особой причины винить в гордости и пороке. Во всяком случае, если судить не по отдельным душам, чья близость к Царству или удаленность от него ведома только Богу, но по объективным системам, социально разросшимся и доступным проверке разумом, то во всех их религиозных «построениях», не следующих путем подражания Христу, непременно недостает какой-то существенной черты Чего-то, скажем, недостает и буддийской любви, — это отнюдь не христианская любовь. Чего-то недостает и духовности величайших индуистских мистиков, — это отнюдь не духовность святого Иоанна Креста... И это — если брать наиболее высокие примеры. Вне христианства необязательно царит одно разложение, вовсе нет, ведь факты совсем не подтверждают этого мнимого закона вырождения, которым хотели объяснить все религиозное развитие человечества, предоставленного, как полагали, самому себе. Нельзя сказать, чтобы все было испорчено, но то, что минует пору детства, всегда рискует сбиться с дороги, а поднявшись сколь угодно высоко — снова, в конце концов, пасть в бессилии. Вне христианства ничто не достигает своего завершения, того единственного Предела, к коему неосознанно тяготеют все человеческие желания, все человеческие усилия — соединения с Богом во Христе. И потому самые прекрасные и самые мощные из этих усилий неутомимо нуждаются в оплодотворении христианством, и в той мере, в какой им его не хватает, они, как бы это ни представлялось извне, лишь обнажают в человечестве ту пустоту, откуда доносится стенание о единственной Полноте, или еще беспощадней открывают ему глаза на его порабощение, из коего оно протягивает руки к своему освободителю654.
Однако и помимо Церкви человечество силится объединить людей. Тысячелетиями мощный инстинкт побуждает его к «жизни сообща» через весь видимый хаос рассеяния и столкновений, внезапных ударов и случайностей, социальных построений и распадов, к той жизни, что переносит вовне нечто причастное тому единству, которое она смутно ощущает в себе самой. Однако — и мы констатируем это слишком часто — она не может справиться со всеми враждебными силами, что действуют повсюду, она даже заново порождает и оживляет их. Города расширяются, ничуть не теряя своей замкнутости, внедряются друг в друга, но только для того, чтобы больше сталкиваться, и под их внутренней сплоченностью сохраняется человеческая вражда. Но вот Дом Божий, построенный на камне, in qua. — как великолепно формулирует Ватиканский собор655, — veluti in domo Dei viventis, fideles unius fidei et caritatis vinculo contin rentur (в котором, словно в Доме Бога Живого, все верные скреплены узами единой веры и любви). Вот дом бракосочетаний, где небо соединяется с землею656. Вот дом семьи единой, где все собираются вкушать Агнца, вот место жертвоприношения истинного657! Лишь Идеал, который Христос передал Свой Церкви, достаточно чист и достаточно могуществен, ибо создан не умом человеческим, Он полон жизни и зовется Духом Христовым — дабы вдохновлять людей на созидание духовного единства, как единственная Жертва Крови Его может сделать не тщетным труд их. И потому лишь силой Евангелия, живущего в лоне кафолической Общины, при содействии Духа, созидается это «Богочеловечество» unica dilecta Dei (единственная возлюбленная Бога).
Если бы Бог пожелал спасти нас без нас, одной Жертвы Христовой было бы достаточно. Однако само существование Спасителя не предполагает ли длительного сотрудничества человека? Такое спасение было бы недостойным тех людей, какими Бог пожелал, чтобы мы были. По замыслу Божьему спасение человечества уподобляется не спасению затонувшего судна; Бог пожелал породить в нас жизнь, Жизнь Свою. Закон Искупления воспроизводит здесь закон Творения: нужно было, чтобы человек стремился к исполнению своей верховной цели, ныне же ему следует содействовать и своему искуплению. Христос пришел вовсе не для того, чтобы заменить нас, — вернее замещение в данном случае выражает лишь первый шаг Его дела, — но сделать нас способными возвыситься через него до Бога. Не заполучить для нас внешнее прощение — ведь в вечности мы уже в принципе прощены тем прощением, которое вытекает из самого факта Воплощения, ибо Искупление есть тайна любви и милосердия658, — но преобразить нас изнутри. С той поры человечество должно активно содействовать своему спасению, и вот почему в самом акте Своей Жертвы Христос соединил объективное откровение Своей Личности и учреждение Своей Церкви. В совокупности Откровение и Искупление взаимосвязаны, и Церковь есть их единственная Скиния.
Но если Церковь, Церковь историческая. Церковь видимая и иерархическая — также необходима для преобразования и завершения человеческих усилий, сама она отнюдь не завершена. Не всюду начала она еще и труды свои. И потому существует неотложная необходимость, чтобы она росла и чтобы ее внешний рост достигал бы роста человечества. Мы, конечно, не ведаем того, что готовит нам будущее на этот счет, однако мы знаем слишком хорошо, что прихоти нашей свободы без конца противоречат воле Божией, и это не ведение, как и эта определенность, предохраняет нас от многих иллюзий. Однако мы не можем сомневаться, что промыслительная миссия времени, которая некогда заключалась в приготовлении путей для первого Пришествия Христова, состоит теперь в повсеместном расширении Церкви, дабы Царство Божие могло укорениться во всякой душе659.
И поскольку она не утвердилась еще по всей земле и не скрепила в себе все души, возрастание для Церкви — это естественная необходимость. История ее «миссий» есть история ее роста или собственная ее история. Ее приобретения порой делаются медленно, иногда они чреваты отступлениями, как это произошло в VII веке после стремительного распространения Ислама, или в XVII веке после крушения христианства на Дальнем Востоке, Иллюзия того, что Церковь уже достигла края земли, вместе с ожиданием близкого конца света, иногда мешала ее усилиям. Не признавался ли святой Григорий Великий, организатор английской миссии, что считает Церковь отныне состарившейся, и последняя надежда, которую он еще питает, устремлена лишь к окончательному обращению Израиля? И, как полагал он, только и остается, как, радуясь достигнутым победам, со внутренним трезвением хранить свое сердце от нападений Антихриста660... И все же Церковь всегда брала на себя попечение о всем роде человеческом, в котором в Средние века видели потомство трех сыновей Ноевых, расселившихся по трем континентам661, и подобно трем отрокам в печи662 объединенное испытаниями и хвалами Господу. Из этого потомства не исключаются ни «пигмеи», ни легендарные скифы с длинными ушами, ни фантастические «песьеголовые»663... С первого дня своего никогда не теряла она из виду своей цели. Век христианский, который сознательно отступал бы от этой цели, становился бы хуже века еретического, — и не в том ли заключается признак истинной Церкви Христовой, нерушимой хранительницы веры, что ни в один из моментов своей истории эта Церковь не отрекается от нее664? Это было бы отрицанием самой ее сущности, того, что Ньюман называл ее «идеей». Ее кафоличность, будучи силой ее, остается и постоянным требованием. Она знает, что рождена «не для чего иного, кроме как для возвращения повсюду Царства Христова, дабы привести всех людей к соучастию в Его спасительном искуплении», и задача эта не возложена на каких-то особых работников, она составляет «основное служение» ее пастырей665. Она не может забыть пророчеств, которые всегда направляли ее путь и поддерживали в ней надежду666. И пока она не примет в себя все человечество и не внедрится в него, дабы облечь его во Христа, Церковь не может обрести покоя667.
Церковь есть тело растущее. Она есть строящееся здание. И тот, и другой образы наталкивают на предположение, что она не может быть завершена в один день. Даже если мы и допустим, что начинания божественного Архитектора встречают полнейший отклик со стороны человека, работа Его рассчитана надолго, и закладка первого камня — того «краеугольного камня», который и есть Христос, «первенец среди многих братьев», — должна была произойти, как мы знаем, лишь после громадных подготовительных трудов668.
Всякое сотворенное существо в этом мире подчинено закону становления. Если спасение, заключенное в Самом Господе, и не подвержено этому закону, то человечество, его принимающее, не может этого закона избежать669. Так, конкретно — и речь в данном случае идет не о параллели, что следует провести во всех деталях, но о сравнении, может быть, более разъясняющем суть дела, — для того, чтобы мысль могла, наконец, проявить себя в телесном организме и засветиться в человеческих глазах, необходимо было медленное развитие жизни, в изобилии создававшее все более совершенные системы обмена, хотя собственная роль этой жизни заключалась исключительно в том, чтобы подготовить к восприятию этой мысли, что несоизмерима с ней и даруется ей подобно благодати; так и Откровение Христа, чтобы однажды оно могло быть воспринято людьми, а в глазах святых засветилась тайна человеческого Богоподобия. понадобились тысячелетия приготовлений — не только тысячелетия иудейского Откровения, не одна лишь эта несравнимая борозда света и загадок, тянущаяся от Авраама к Иисусу, но также и все иные приготовления, менее проявленные, более внешние, которые предшествовали ему или развивались одновременно в рамках язычества, как и все неторопливое восхождение падшего человека, материальное, социальное, интеллектуальное670. Однако все это великолепное зрелище божественных «домостроительств» никак не укладывается в прямолинейную схему. Духовная жизнь, как и всякая жизнь вообще, осваивается в соответствующем ей организме как бы впотьмах, на ощупь. После внезапных вспышек наступает иной раз долгий бесплодный период, когда всякое развитие будто бы отказывается от исполнения своих обещаний. За всяким плодотворным созданием лежит необъятная груда словно бы впустую потраченной материи. Удача венчает дело после тысячи попыток, в той или иной мере провалившихся, она всегда бывает окружена определенным числом «монстров». И если Природа должна была создать невероятное изобилие жизненных форм ради того, чтобы однажды могло появиться на свет человеческое тело, то не будем удивляться и тому странному многообразию форм религиозных, которые открывает нам история до христианства или вне его.
Не будем удивляться, но сумеем сделать отсюда выводы и найти здесь ключ к решению нашей проблемы. Ибо столь громадной массе «неверных», разумеется, не в формальных их заблуждениях, а в том, что можно найти в их учреждениях, в духе их поиска, мучительных достижениях, неясных догадках, разумных естественных находках и пока еще несовершенных решениях, надлежало исполнить необходимую функцию в истории нашего спасения, и потому на пути человечества, человечества падшего и одновременно заслужившего обетование Искупителя, все это остается незаменимым. Однако роль «неверных» нельзя сравнивать просто с ролью строительных лесов, необходимых для возведения здания, и выбрасываемых, как только постройка закончена, без мысли о том, что с ними станет в дальнейшем. Коль скоро Иерусалим небесный строится из камней живых671, то и на возведение лесов идут живые брусья. Другими словами, человечество состоит из личностей, которые все вместе, каков бы ни был их ранг или век, когда им довелось родиться, обладают общей судьбой, единственной и вечной. И потому отношения между ними нельзя представлять себе чисто внешними, как если бы одни служили только для приготовления условий для развития других, согласно парадоксу Ренана относительно прихода сверхчеловека. При огромном разнообразии их познаний и функций все члены семьи человеческой сущностно равны перед Богом. «Неверные», промыслительно необходимые для построения Тела Христова, должны по-своему пользоваться благами той жизни, что течет в этом Теле. При расширительном толковании догмата об общении святых было бы справедливо предположить, что «неверные», хотя они и не находятся в наилучшем положении в смысле нормальных условий спасения, могут, тем не менее, обрести его в силу мистических связей, объединяющих их с «верными». Одним словом, они могут быть спасены, ибо составляют необходимую часть человечества, коему надлежит быть спасенным672.
Иногда говорят о «замещениях», и в сущности это, видимо, единственно допустимое замещение, которое признает ценность всех остальных, распространяясь и на тех, кто не воспринял полного света. Хотя - возвращаясь к понятиям, в которых формулируется возражение, из коего мы исходили, — в некоторых случаях кажется довольно и «меньшего», то «большее», раскрытое Откровением все же строго необходимо, ибо если достаточно «меньшего», если «недостаточного достаточно»673, то значит, что существует и «большее», что оно и замещает. Еще точнее, здесь предполагается не только ограниченное и хрупкое пребывание этого «большего» где-то в мире, но и его безграничный рост и по форме таинственное для нас окончательное завершение. Короче, это предполагает и существование Церкви, и успех ее «Миссии». Когда миссионер возвещает о Христе народу, который Его еще не ведает, то не только люди, к которым он обращается, или потомки их заинтересованы в успехе его проповеди; можно сказать, что в каким-то смысле заинтересованы в нем и предки их. Косвенно, но реально заинтересована в нем и вся человеческая масса, что от самой зари рода нашего старалась изо всех сил в темноте или полусумраке, который выпал ей на долю. Вот почему, желая спасения всех людей, но практически не допуская многих в Церковь видимую, Бог хочет, тем не менее, чтобы все отвечающие на Его зов были, в конечном счете, спасены Церковью674. Sola Ecclesiae gratia, qua redimimur (Единая благодать Церкви, искупляющая нас)675.
Необходимость вступления в Церковь
Теперь мы сумеем почувствовать всю крепость во всей ее твердости и одновременной живописности той знаменитой формулы, которая, начиная с Оригена и Киприана вплоть до энциклики Mortalium animos (Души смертных) Пия XI, неизменно несла в себе выражение правоверной доктрины: «Вне Церкви нет спасения»676. Отсюда, разумеется, не следует, что никто не спасется, если внешне не будет принадлежать к Церкви, и весьма характерно, что тексты, где встречается эта аксиома, когда они не направлены против инициаторов отпадений677, тотчас вносят должные коррективы, касающиеся случаев бесспорного незнания среди неверных доброй воли678. Однако объяснение, принятое за последние несколько веков и выразившееся в различении между душой и телом Церкви, оказалось само по себе ни удовлетворительным, ни вполне точным. Ибо наша аксиома касается чаще всего не души Церкви, но скорее тела ее, тела социального и видимого. Пий IX вслед за Иннокентием III вносит уточнение в эту формулу: «Вне Римской Церкви»679. Еще более неполным представляется объяснение, заимствованное у Суареца, который считал, что для спасения нужно, по крайней мере, сердцем и волей пребывать в лоне католической общины voto saltem ас desiderio (хотя бы желанием и стремлением)680. Между тем все эти объяснения обретают всю свою значимость и могут быть приняты без паски в том случае, если при истолковании коллективном признается, что для человечества, взятого в целом, не может быть никакого спасения вне Церкви, что это неукоснительная необходимость, необходимость средства, коим никто не может пренебрегать681.
Таким образом, проблема «спасения неверных» решается исключительно широко, и в то же время решение ее ничуть не грешит какой-либо расслабленностью, которая его компрометирует. Равнодушие не находит ровно никакой опоры для себя. И становится понятным, что Церковь, по слову одного богослова682, может «оказывать снисхождение язычеству, нисколько не умаляя при этом только ей присущее свойство — спасать души»; однако, если, вопреки всему, формула «вне Церкви нет спасения» звучит, как полагают, слишком резко, то ничто не мешает ее позитивному истолкованию, когда, обращаясь ко всякому человеку доброй воли, мы говорим: не «вне Церкви вы погибли», но: «именно Церковью и только Церковью вы будете спасены». Ибо именно через Церковь придет и уже приходит спасение для человечества.
Форма этого спасения будет, несомненно, различной в зависимости от того, встретит или не встретит неверный Церковь на своем пути. Во втором случае единственным условием для него станет принадлежность к католичеству как бы до срока, при котором Церковь, еще не узнанная, остается тем «естественным местом», к коему спонтанно тянется душа, послушная внушениям благодати. «Меньшего» — если в последний раз вернуться к этому выражению — было достаточно тогда как такового не в силу собственной его ценности, но в меру того его стремления к «большему», когда убираются внешние преграды, которые скрывают его. Совершенно иным выглядит случай того язычника, который находится непосредственно перед Церковью, если та, конечно, предстает в подлинном своем виде. Тогда для него существует непреложный долг, на деле — вступить в нее. Ибо поистине, в силу самой логики его отношений с благодатью, которая тайно уже привлекала его, он обманет теперь самого себя, если отвергнет ее призыв. И потому те, кто не знает Церкви, спасаются ею таким образом, что на них возлагается обязанность и открыто стать ее членом. Как только они ее познали.
Коль скоро намеченное здесь решение опирается на принципы Отцов, то оно, видимо, позволяет также и согласовать между собою их свидетельства, как те, что напоминают о Церкви, вне которой нет спасения, так и те, что мы приводили в начале этой главы, говоря об универсальности дела Спасителя. Весьма примечательно, что, осеняя мир язычества какой-то долей света Христова, Отцы пророчески усматривали этот свет исходящим от полного света Евангелия, а в жизни языческих святых, как среди ветхозаветных праведников, созерцали они созревание Церкви. Так, согласно святому Иринею, о всех праведниках, живших до Евангелия, никого не исключая, следует сказать, что в каком-то смысле «они возвещали пришествие Христово, повинуясь Его Закону»683. По Клименту Александрийскому, «подобно тому, как Бог послал иудеям пророков, Он и в лоне Греции среди наиболее достойных детей ее народа воздвигнул пророков»684. Когда блаженный Августин, в связи с идумеем Иовом, говорит об обширном «Иерусалиме духовном»685, то он не противопоставляет его Церкви видимой, как можно было бы противопоставить душу Церкви ее телу, но противопоставляет ее реальному городу, служащему для нее прообразом. И когда святой Лев провозглашает, что с древнейших времен таинственная работа спасения человека никогда не прекращалась, он весьма выразительно подчеркивает то единство, что связует между собою тысячи средств спасения, промыслительное многообразие которых приводит его в восхищение686. Историческая преемственность, что вытекает из самого преобразования, осязаемая и видимая связь между Ветхим Заветом и Новым не подлежит никакому сомнению; но и о всех спасенных язычниках, как и о самих иудеях, скажут, что они были «в Ветхом Завете»687, что они были «святыми Ветхого Завета»688. Неважно, сказано689. говорит ли об этом Писание или умалчивает: мы знаем, что есть многое, о ком там не В остальном же, для того, кто умеет читать его, некоторые его страницы весьма красноречивы: не отводит ли Писание язычникам, как и иудеям, какие-то место в родословной Христа690? Постоянство, с которым упоминается эта деталь, говорит о том, что в глазах Отцов она была знаком глубинной совместной работы обоих народов. И действительно, в каждый из шести веков мира иудеи и язычники не наполняли разве сосуды человечества той же самой водой, что однажды будет превращена Христом в вино? Иудеи или язычники, те и другие были внутренне связаны с одним и тем же Христом, ожидали одного и того же Христа, предвосхищали — прежде всего, своими страданиями, которые никогда не миновали праведников, — одного и того же Христа691. Все они также содействовали созданию вселенской Церкви, которая, не колеблясь, признает в них ныне своих членов692.
Таким образом, мы можем подвести итог: как об иудеях и язычниках, которые жили до пришествия Христа во плоти, можно тем не менее утверждать, что и они спасены Им Самим, а не только Словом, равным образом и те, кто жили до прихода видимой Церкви, спасаются не только чисто духовной и вневременной принадлежностью к «душе» Церкви, но в силу весьма реальной, хотя чаще всего скрытой связью с «телом» ее.
В таком доктринальном контексте становится все более ясно, что ключевым словом христианина должно быть не «бегство», но «сотрудничество». Христианин призван, трудясь вместе с Богом и людьми, участвовать в осуществлении дела Божия в мире и человечестве. Цель для всех одна, и лишь стремясь к ней со всеми, а не проигрывая в одиночку собственную эгоистическую партию, он может приобщиться к окончательному торжеству, найти свое место в общем спасении: in redemptione communi (в общем искуплении)693. Град избранников не принимает «рвачей».
Так определяется ответственность христианина в отношении его неверующих собратьев. Всякая благодать есть gratia gratis data (благодать, данная даром), т. е, согласно давнему смыслу этого выражения, она даруется ради других694. Благодать католичества не дается нам ради нас самих, но ради тех, у кого ее нет, подобно тому, как благодать созерцательной жизни, как это хорошо понимала святая Тереза, даруется избранным душам во благо тех, кто несет бремя жизни деятельной. И оттого причастность этой благодати, которая делает нас членами Церкви, требует от нас двух вещей: содействия коллективному спасению мира, где каждый на собственном пути участвует в созидании того великого Здания, для которого мы должны служить одновременно и работниками и камнями, и содействия также — всей нашей христианской жизнью — индивидуальному спасению тех, кто внешне остается «неверными». Две эти обязанности проникают одна в другую, обе они, если можно так выразиться, содействуют созреванию Искупления.
Но, прежде всего, каждому следует потрудиться на благо роста Церкви. Как писал о. Шарль: «Церковь подобна сегодня ребенку, у которого есть все органы, но которому еще нужно вчетверо, впятеро увеличить свой рост и вес. Этот закон роста, вписанный в детское тело, скрыто действующий в горчичном зерне, столь же непреложен и для тела Церкви. И Римские Папы, которые настоятельно напоминают нам об этом, лишь облекают в слова безмолвный вопль Церкви, требующей роста. И когда живой организм начинает расти, он начинает расти во всем. Ибо свойство расти не присуще какому-нибудь одному члену, не присвоено какой-то одной частью тела... Рост должен быть гармоничным — в едином ритме, едином темпе». И потому можно сказать, что к миссионерским трудам призваны все, и это призвание, несомненно, в основе своей наименее определенное, но наиболее серьезное и всеобщее. Долг, повелевающий нам трудиться над расширением Царства Божия, записан не на скрижалях Закона, - «это требование должны мы найти и раскрыть в самой нашей крещеной душе»695.
Затем, увеличив духовный капитал Церкви, следует обратить его на пользу тех, кто обделен им, кому досталось меньше ее сокровищ, тех, кто умер или умрет, так и не услышав Благой Вести. Если задумаешься над этим вдохновляющим, но грозным призванием, то невольно спросишь себя: и вправду ли внутри Церкви, как принято считать, спасение становится делом более легким?.. Разумеется, нельзя не признавать ценности тех благодатных средств, которые обычно доступны каждому верующему. Эту истину можно обратить во вред, если воспользоваться ею как предлогом для самоусыпления, как если бы пребывание in Ecclesia (в Церкви) автоматически влекло за собой бытие de Ecclesia (от Церкви)696. Это опасная безопасность, к которой по естественной лености влечется каждый верующий и откуда берет начало формальное уклонение от правого пути. Блаженный Августин, святой Цезарь Арльский должны были непримиримо противостоять этому заблуждению697. Во всяком случае, те, кто получил больше, — большим и рискует; чем больше доверено нам талантов, тем более надо опасаться, что они останутся лежать втуне: «Quibus plus debit, plus ab eis exacturus» («Тем, кому Он больше дал, с тех больше и потребует»)698. Остальной мир солидарен с нами, он не может быть спасен без нас. Не становится ли наше собственное поведение благодаря этому бесконечно более значимым? — Paucis humanum vivit genus (Человеческий род живет немногими): такова древняя и глубоко истинная аксиома. Таков закон природы, и христианин не отказывается признать его. Но он его дополняет, переворачивая благодаря закону благодати. Горстка избранников, возникновению которой содействовала долгая и подспудная работа всей человеческой массы, явилась в мир не для того, чтобы в гордом одиночестве радоваться своему хрупкому превосходству. Она не принадлежит себе самой, но призвана на служение всем. «Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою», — это великое наставление Христа обращено не только к тем, кто обладает какой-то властью, — это заповедь о любом величии. Те, кто, восприняв Христа, восприняли все, поставлены для спасения тех, кто не смог воспринять Его. Их привилегия — миссия. Для них нет другого способа сохранить свое богатство, ибо в духовном плане в сфере духа «обладают лишь тем, что дают», и сохраняют, даруя еще больше. И никто не окажется более пустым в последний день, чем тот расточитель, что считал себя владельцем накопленного состояния: Vide hunc vacuum, qui sibi abundare omnibus videbatur! (Смотри на эту пустоту, которая казалась себе изобилующей всем)699. «Суд над привилегированными совершится в зависимости от того, какую долю внесут они в общее благо за тех, кто лишен привилегий. Уравнивание снизу, которое ошибочно постулировалось синкретизмом ради унификации доктрин, осуществится на суде ради выяснения ответственности каждого»700.
Именно нам предстоит воспользоваться средством, которое Иисус Христос принес нам, — писал однажды Боссюе сестре Корнюо, — не для ого, чтобы терзать себя мыслями, что, мол, станет с теми, кто по какой-либо причине им не пользуется; как если бы в большой лечебнице нашелся бы такой безумец, который, видя приближающегося к нему врача с верным средством, вместо того, чтобы воспользоваться им к своей выгоде, стал бы мучить его вопросами о том, что он сделает другим больным»701. Возможно, это был и неглупый совет для успокоения мятежной души, для охлаждения «горячности ума, заблудившегося в своих мыслях», и Альбер Байе, процитировавший это письмо, может быть, слишком поспешно им возмутился. Однако если кто-то захочет понять их в вероучительном смысле, чтобы теоретически определить наше отношение к проблеме спасения, то эти слова звучат антихристиански. Никто не вправе сказать вместе с Каином: «Разве я сторож брату моему?» Христианин существует не для себя одного702.
Muros Ecclesiae nostrae aedificare debemus (Мы должны воздвигать стены нашей Церкви)703. Великие святые жены средневековья в те времена, когда христианство должно было периодически сосредотачиваться, собираться в себе самом перед натиском ислама, хорошо поняли эту истину, сохранив живым незапятнанный идеал кафоличности. Так, Метильда Магдебургская хотела взять на себя страхи и надежды, скорби и радости всего человечества, составив «всеобщую молитву о спасении»; немного позднее Анджела из Фолинью повторяла в своей молитве: «Да обнимет любовь Твоя все народы»: или уже после великого Раскола Екатерина Сиенская провозглашала, что единственное ее дело — это спасение мира, а после неустанной работы по примирению и единению христиан принесла жизнь в дар «мистическому Телу святой Церкви». Это был ответ на высший наказ Христа. Это было соединением в молитве с теми священниками и монахами, которые на утрени, символизирующей шестой век мира, вспоминают о бесчисленных народах, предназначенных собраться в этот век последний со всех уголков мира, перед тем как Церковь, наконец, обретет мир704. Это было усвоением слова Мефодия Олимпийского: «Церковь пребывает в родовых муках до того дня, пока все народы не войдут в ее лоно»705.